ПЕТР ШВЕЦОВ

ПЕТР ШВЕЦОВ (род. в 1970, Ленинград) - петербургский художник, работает в основном с живописью и графикой. Петр Швецов – один из немногих представителей своего поколения, кто не ушел от «неактуальной», старомодной техники, а, напротив, усердно ищет и находит в ней новые возможности. Главная цель творчества для Швецова – «сделать красоту», которой так мало вокруг. В ностальгических поисках утраченной гармонии он обращается в прошлое. Швецов – певец винтажа в широком смысле этого слова. 

Искусство Швецова исключительно эмоционально, поэтому художнику до сих пор удается эпатировать, задевать за живое публику, привыкшую, казалось бы, ко всему.

На первый взгляд – это выставка живописи и сложно поверить, что тут речь идет о чем-то, кроме колористических утех.  Швецов сделал буквально все, чтобы его картины транслировали романтическое буйство, пастозное сибаритство и живописную маэстрию. Жирный черный красочный слой на фонах запечатлел широкие «от бедра» взмахи шпателя. Томные прелести утонули в лессировках или выгнулись многослойными фактурами. Барышни изображены в шкурах, масках, туфлях, чулках, снабжены вычурными именами, как на сайтах, предлагающих коммерческий секс. Жаркие рубенсовские тени, рембрантовское золото в полутонах, киферовские комки и сгустки, размашистый рихтеровский флейц. Швецов наполнил свои работы убийственными аттракторами, триггерами, запускающими нерефлексивный восторг. Или такой же нерефлексивный гнев: «опять картина воспевает гендерное неравенство, опять эстетизируется расчеловечивание женщины, и это все сейчас, когда насилие всех сортов оказалось легитимировано»!

Чем сильнее эмоциональный отклик, тем громче закадровое хихикание автора. Живописные приемы и сюжеты, которые так ловко громоздит Швецов, нужны, чтобы превратить картину в издевательский балаган. То, что происходит на холсте, сплошное хулиганство: игра в объективацию, воспевание фетишизма, переходящее в гротеск, балансирование на грани классики, порно и контемпорари. Подсунуть под видом «высокого искусства» нарциссическую буффонаду с переодеванием из цисгендерного угнетателя, в его жертву на шпильках и в перьях - типичная для Петра Швецова стратегия. Живописные соблазны тут нужны, во-первых, для того, чтобы заманить незадачливого эстета в это секретное шапито. Во-вторых, как реквизит для представлений. В-третьих, как документация и свидетельство. Таким образом, жанр этой экспозиции - архивная выставка о серии перформансов.

Открывается занавес. С одной стороны сцены появляется Швецов в образе профессора изобразительных наук с насупленным видом в белом халате. С другой стороны - Швецов в образе модели. «Хоп» - командует профессор и модель остается в неглиже. «Хоп» - командует профессор, и модель принимает нелепую позу. «Позвольте, позвольте», - гнусавит профессор и с большим пафосом прилаживает модели на голову мешок. «Важнейшая деталь» - говорит профессор и вручает модели кривую ветку. Начинается сеанс живописи. «Хоп» - командует модель, и профессор остается в неглиже. «Хоп» - командует модель и профессор встает на шпильки. «Позвольте, позвольте», - говорит модель и они с профессором пускаются в пляс под зажигательные ритмы 1930-х.

Живопись этих серии выполнена в характерной для художника манере, явно, отсылающей к малым голландцам. Значимую роль играет глубокий черный фон — именно он создает необходимый оптический эффект, благодаря которому изображенные художником персонажи, с одной стороны, обрамлены этой обволакивающей пустотой, с другой — выведены на первый план во всей полноте своей самости, своего присутствия, здесь-бытия. В самих произведениях словно ничего не происходит, но самом деле они документируют пребывание вещи в себе, их жизнь как отдельных частиц единого мира.  

Серия во многом напоминает галерею фетишиста, маниакально преследующего объект своего болезненного желания, — полуобнаженные тела, телесные капроновые чулки, кружевные бюстгальтера, нижние юбки и комбинации схвачены в своей неприкрытой хрупкости и беззастенчивости одновременно.  

Чувственное, изображенное Швецовым, сперва озадачивает зрителя, смущает своей откровенностью и прямолинейностью, на него сначала неловко смотреть, разглядывать эти почти интимные прозрачности и складки. Но, как и все запретное, обычно сокрытое от любопытных глаз, оно притягивает взор и заставляет скользить взглядом по шелковистым и кружевным поверхностям снова и снова. Красота написанности, отстраненность изображенных персонажей, их явленная чувственность завораживают и отталкивают, даже отпугивают — через них мы встречаем себя. Поскольку схваченные автором вещи и то, как эти вещи схвачены, содержат взгляд смотрящего — то, что мы видим, уже давно смотрит на нас.