БЕГАЛЬСКАЯ ВИКА / ВИЛКИН АЛЕКСАНДР.
DOG'S SPOON
27.04 - 27.06.2022
Выставка проходит
на основной площадке - Marina Gisich Gallery.
Режим работы:
с понедельника по субботу
с 11 до 19 часов.
Вход свободный.
Регистрация не требуется.
Следите за обновлениями в Instagram галереи
Вика Бегальская (род. в 1975, Днепропетровск, Украина) и Александр Вилкин (род. в 1982, Снежинск, Челябинская обл.) работают в творческом тандеме с 2014 года. На момент начала совместной работы оба автора уже были известными, сформировавшимися художниками, каждый – со своим творческим методом и бэкграундом.
Вика Бегальская закончила Харьковскую государственную академию дизайна и искусств. С 2001 г. живет и работает в Москве. Известна феминистскими проектами. Со-основатель художественной платформы «Феминистская кухня». Помимо основного медиа – живописи, также работает с видео и перформансом.
Александр Вилкин окончил Челябинское художественное училище, Северо-западный институт печати и книжной графики, а также Институт Современного Искусства «БАЗА». В 2006 г. совместно с Игорем Межерицким и Григорием Ющенко основал арт-группировку «Протез» в Санкт-Петербурге. Также, с 2006 г. - участник творческого объединения «Паразит» (Санкт-Петербург). С 2014 г. живет и работает в Москве.
Один из наиболее ярких проектов Бегальской и Вилкина – кукольный спектакль «Пояс Афродиты» (в составе творческого союза «Тереза»), вошёл в шорт-лист государственной премии «Инновация» в 2015 г., в номинации «Произведение визуального искусства». В 2017 г. спектакль был показан и стал частью коллекции M HKA (Антверпен).
В 2020 году благодаря дару фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина работы художников вошли в собрание Государственной Третьяковской Галереи, каталог коллекции доступен в разделе Shop Now.
Художники создают свой поэтический мир. Причём в этом мире происходит уравнивание очень разных персонажей, даже неодушевленных. Рыцарь-насекомое, цветочек, просто фактура на холсте вдруг взрывается, или странно одетый персонаж соседствует с какой-то полуабстрактной живописью. Происходит тотальное смешивание всего, деантропоморфизация, отказ от антропоцентричности, все уравнивается настолько, что иногда герои проваливаются внутрь картины. Поэтическая составляющая делает возможным такое сочетание несочетаемого.
На самом деле это простая выставка, внутри которой есть ряд повторяющихся символов, ситуаций, объединенных общим настроем и устремлением. Три повторяющихся, дублирующих друг друга мотива составляют неполный, но весомый каркас для общего прочтения.
1. Круг/Затмение/Маяк. Круг присутствует как в орнаментальных вставках, так и сам по себе. Круг это замкнутая, идеальная форма, которая ограничивает. Но одновременно с этим круговое движение, образующее пространство, потенциально бесконечно. Круг это и цикличность, и большая точка одновременно.
Круг - это то, что описывает вокруг себя во время обряда экзорцист, чтобы оградиться от вторжения черного, враждебного, дьявольского. Круг может стать образом планеты, бубном в руке или яркой плашкой на полу как в игре твистер, с помощью которой идет поиск места тела в пространстве. Иногда круг становится черным солнцем, т.е. затмением, иногда - следом-индексом потухшего маяка. Если есть маяк, пускай и потухший, который уже не освещает, а скрывает и путает ориентиры во тьме, но если есть маяк, то должен быть и хранитель маяка.
Александр Вилкин, Вика Бегальская
2. Человек с обезьянкой/Фигура с обезьянкой/хранитель маяка/. Маяк потух, потух ли он от человеческих или внечеловеческих факторов уже не важно. Тем не менее маяк потух, след от маяка стал черной воронкой, а хранитель маяка-бомжом, пилигримом, странником, как хотите, идущей фигурой, стоящей фигурой, в любом случае это фигура потерявшая карту, обнулившаяся, попавшая в новую еще не до конца осознанную ситуацию, лишившаяся многого, но сохранившая обезьянку, - первичную начальную ипостась, которая может послужить началом всех начал, новым шансом (недаром в мистериях Возрождения именно обезьяна это состояние дочеловека, до того как в него вошла душа). Осталось за малым: пройти до конца обновление, чтоб обезьяна сама встала на задние ноги и окунувшись в соленую воду пошла вперед.
Александр Вилкин, Вика Бегальская
3. Рот/отверстие. Рот поглощает и исторгает. Исторжение как акт очищения. Приоткрывание ложкой рта при приступе падучей, чтоб предотвратить прикус языка стиснутыми зубами, и тем самым избежать лишения голоса, только так, через сохранность голоса-речи можно попытаться возродится вновь. Рот исторгает стрелы, цветы, змей. Иногда спазматический рот сам остается открытым в приступе бесшумного крика, иногда скелет учтиво придерживает челюсти, в любом случае акт отторжения необходим для акта обновления.
Александр Вилкин, Вика Бегальская
Выставка Вики Бегальской и Александра Вилкина «Dog’s spoon» — это живописное размышление о нечеловеческих измерениях — размеров, языков, ситуаций, сигналов.
Название проекта сначала режет слух — что такое эта «собачья ложка»? На первый взгляд, это словосочетание не имеет никакого смысла, ведь собаки не едят ложками, в отличие от людей (и, кажется, только людей). При этом, вглядываясь в живопись Бегальской и Вилкина, мы встретимся на ней в том числе с людьми — немного странными, безусловно, но все же людьми.
Тогда в чем же подвох? Вероятно, в том, что несмотря на тот факт, что художники изображают людей, речь идет все же не о людях — вернее, не столько о них, сколько о как таковых ситуациях, участниками которых герои-люди становятся. Помимо человеческих персонажей, эти ситуации полнятся пляшущими скелетами, игривыми монашками, обезьянами, собаками и ослами. Часто герои не сразу различимы — тусклые цвета и мягкие, почти отсутствующие контрасты погружают нас внутрь изображений, которые не торопятся разговаривать с нами, рассказывать свои истории. Бегальская и Вилкин играют с образами, параллельно заигрывая со зрителем, позволяя нам самим отгадывать, о чем же на самом деле повествует живописное изображение, говорящее на своем, живописном языке.
Наталья Серкова
Феномен языка неслучайно всплывает в нашем разговоре.
Ложка — простой, привычный нам всем столовый прибор — очень тесно соприкасается с языком, точнее даже было бы сказать, с языками.
Первый язык соприкосновения с ложкой — язык поедающий, чувствующий вкус, прожорливый, здоровый язык. Пока он занят едой, он не производит звуков, он нем, он поглощен процессом.
Другой язык — также нем, но совсем по другой причине. Это язык болезни, язык эпилепсии, язык конвульсии — именно его спасает ложка, разжимая челюсти человека, бьющегося в припадке.
Третий язык — язык проверки, когда ложка погружается в самое горло человека, одновременно при этом выдавливая из этого горло неуклюжее ааааа.
Все эти три языка существуют в трех разных измерениях и оказываются связаны этим простым холодным металлическим предметом. Ложка становится проводником между языками, но такими языками, которые не производят членораздельной речи, языками немой, но все же еще человеческой жизни.
Наталья Серкова
Нечеловеческая жизнь появляется чуть позже, где-то вблизи, она начинает маячить на периферии взгляда. Она тоже нема и способна лишь к производству нечленораздельных звуков, будь то лай, блеяние или визг. Человек начинает разделять с животными свою немоту — и ложка, эта причина человеческой немоты — становится символом немоты животной. Животные, а рядом с ними скелеты, эти хрестоматийные образы смерти, кружатся в пляске, поют и танцуют, раскрывают друг другу рты (словно играя в эпилепсию, эту болезнь человека), развлекают монашек, развлекаются сами. Как будто там, на другой стороне холста, играет музыка, задающая героям темп, только мы ее не слышим. Возможно, чтобы услышать ее, нам нужно отыскать недостающее звено — ложку, которая разожмет наши челюсти и обеспечит нам это чудо метанойи, перепад ума, роднящий людей и зверей, пляску и остолбенение, язык и вой, смерть и безудержное веселье.
Рты героев — живописные рты, нечеловеческие рты, животные рты — заняты поглощением, песней или ложкой, отмеряющей нечеловеческое время внутри события нечеловеческой игры.
Наталья Серкова
Так что же все-таки происходит на живописных пасторалях? Одержимые бесами монашки идут на свет потухших маяков, скелеты издеваются над ослами, а обезьяна изо всех сил пытается стать человеком, но это все никак ей не удается (кажется, потому, что ее время уже ушло). Мы как будто оказываемся свидетелями десятков микрособытий, таких событий, которые произошли в том же измерении, где слышна музыка. При этом, возможно, сами герои еще не успели этого понять — понять, что событие уже произошло, что маяк потух, что монашку спасет лишь соединенная с искренней верой похоть, и что обезьяне уже никогда не стать человеком. Герои остаются немыми, как сама живопись, — немыми и растерянными, несмотря на напускное веселье. Так сильно растерян в свое время оказывался образцовый романтический герой, который, однако, всегда находил выход — как правило внутри события собственной смерти.
Какой выход найдут эти герои (и найдут ли вообще), мы не можем знать — но можем успеть подержать голову некоторым из них, пока сердобольный скелет, пританцовывая, по очереди разжимает то одному, то другому их нечеловеческие челюсти с помощью своей собачьей ложки.
Наталья Серкова
«Перенасыщенность и густота живописной ткани работ, наплывание образов, их томная чувственная природа отсылает к эстетике Гринуэя, любящего задействовать в одном кадре богатый подбор визуальных ассоциаций, за которыми прочитываются реплики и цитаты разных живописных произведений. Авторы тоже играют в цитаты, составляя прихотливый пасьянс бразов, сюжетов, мотивов, «играя в классики».
Пышные одежды, в которых рядится эта живопись, призваны заманить зрителя, сыграть с ним в угадайку, сделать невольным вуайером, смутно догадывающимся о происходящим перед его взором. Маневр, неожиданно предпринятый авторами, остающимися верными избранным сюжетам, мотивам и темам, кажется рискованным».
Глеб Ершов
