Черный гранитный стул — не мемориал и не символ «статики». Это точка выбора, где человек оказывается «на пороге вечности» перед тривиальным, но все же насущным вопросом: сидеть или встать? Остановиться или идти? Застыть в камне как памятник усталости — или оттолкнуть опору и шагнуть в неизвестное, опасное и манящее будущее? Современная культура замерла перед этим выбором. В ней живет тоска по «вечному», но и страх окаменеть; жажда движения — и боязнь потерять опору. Стул становится символом этой нерешительности: почти сакральным объектом, где пересекаются страх перед финалом и трепет перед началом. Скульптурный бюст в сознании зрителя — предельно конкретный, портретный образ индивидуальности, но в работе Константина фон Рибена лицо его скрыто. Красная маска-балаклава из стеклянных шариков растворяет личное, превращая героя в знак коллективного и анонимного. Но маска не просто скрывает лицо, она словно кривое зеркало дробит образ: каждый шарик преломляет мир, создавая сотни несовместимых отражений. Зрителю не примерить её — самость рассыпается, теряя монолитность. Работа отражает нашу эпоху: идентичность более не высечена в камне, а собрана из хрупких, подвижных частиц, подобно калейдоскопу. Мы предстаем не как статуи прошлого, а как временные, мерцающие скопления без четких границ — «безликие бюсты в масках». Черный гранитный сапог своими рублеными формами материализует давление. Его тяжесть и угловатость воплощают все «должен», висящие на человеке: должен работать. Должен соответствовать. Должен быть сильным, успешным, удобным. Должен семье, карьере, обществу, самому себе. Сапог здесь— визуализация обязательств, груз, который не сбросить. Гранит холоден и недвижим. Он не гнется, не приспосабливается. В такой обуви нельзя идти — можно лишь стоять под ее весом. Возможно, в жестком камне скрыт ответ: чтобы освободиться, нужно перестать двигаться в чужих направлениях. Константин фон Рибен высекает культовые символы потребления в камне. Так беломраморный кроссовок превращается в памятник не герою, а навязчивой идее «иметь»: обладание предстает формой плена. Белизна мрамора — саркофаг для мимолетной моды, иронически оставляющей сиюминутное застывать в вечности.
Стремление к обладанию окаменело. В мраморной тяжести нет движения — только мертвый груз статуса. Невозможно бежать в этих цепях, можно лишь стоять под грузом собственного желания — вечным памятником жажде владеть. Ухо всегда открыто миру, а слуху мы порой доверяем больше, чем зрению. Услышанное проникает прямо вглубь. Но часто в открытый канал селевым течением обрушивается шум эпохи: передозировка слов, данных, тревог. Гранит, контрастирующий с хрупкостью слуха, превращается в символ брони, которую нарастило сознание, пытаясь отгородиться от потока. Быть может, древние серьги-амулеты смогут уберечь против бесконечного шума? Но и они бессильны, только окаменение спасает от шума, но делает глухим к настоящему: к тишине, шепоту, голосу души.
