ВИКТОРИЯ БЕГАЛЬСКАЯ И АЛЕКСАНДР ВИЛКИН. DOG'S SPOON. 2022

27 апреля 2022 - 8 июля 2022


DOG’S SPOON


Выставка Вики Бегальской и Александра Вилкина «Dog’s spoon» — это живописное размышление о нечеловеческих измерениях — размеров, языков, ситуаций, сигналов. Название проекта сначала режет слух — что такое эта «собачья ложка»? На первый взгляд, это словосочетание не имеет никакого смысла, ведь собаки не едят ложками, в отличие от людей (и, кажется, только людей). При этом, вглядываясь в живопись Бегальской и Вилкина, мы встретимся на ней в том числе с людьми — немного странными, безусловно, но все же людьми. Тогда в чем же подвох? Вероятно, в том, что несмотря на тот факт, что художники изображают людей, речь идет все же не о людях — вернее, не столько о них, сколько о как таковых ситуациях, участниками которых герои-люди становятся. Помимо человеческих персонажей, эти ситуации полнятся пляшущими скелетами, игривыми монашками, обезьянами, собаками и ослами. Часто герои не сразу различимы — тусклые цвета и мягкие, почти отсутствующие контрасты погружают нас внутрь изображений, которые не торопятся разговаривать с нами, рассказывать свои истории. Бегальская и Вилкин играют с образами, параллельно заигрывая со зрителем, позволяя нам самим отгадывать, о чем же на самом деле повествует живописное изображение, говорящее на своем, живописном языке.


Феномен языка неслучайно всплывает в нашем разговоре. Ложка — простой, привычный нам всем столовый прибор — очень тесно соприкасается с языком, точнее даже было бы сказать, с языками. Первый язык соприкосновения с ложкой — язык поедающий, чувствующий вкус, прожорливый, здоровый язык. Пока он занят едой, он не производит звуков, он нем, он поглощен процессом. Другой язык — также нем, но совсем по другой причине. Это язык болезни, язык эпилепсии, язык конвульсии — именно его спасает ложка, разжимая челюсти человека, бьющегося в припадке. Третий язык — язык проверки, когда ложка погружается в самое горло человека, одновременно при этом выдавливая из этого горло неуклюжее ааааа. Все эти три языка существуют в трех разных измерениях и оказываются связаны этим простым холодным металлическим предметом. Ложка становится проводником между языками, но такими языками, которые не производят членораздельной речи, языками немой, но все же еще человеческой жизни.


Нечеловеческая жизнь появляется чуть позже, где-то вблизи, она начинает маячить на периферии взгляда. Она тоже нема и способна лишь к производству нечленораздельных звуков, будь то лай, блеяние или визг. Человек начинает разделять с животными свою немоту — и ложка, эта причина человеческой немоты — становится символом немоты животной. Животные, а рядом с ними скелеты, эти хрестоматийные образы смерти, кружатся в пляске, поют и танцуют, раскрывают друг другу рты (словно играя в эпилепсию, эту болезнь человека), развлекают монашек, развлекаются сами. Как будто там, на другой стороне холста, играет музыка, задающая героям темп, только мы ее не слышим. Возможно, чтобы услышать ее, нам нужно отыскать недостающее звено — ложку, которая разожмет наши челюсти и обеспечит нам это чудо метанойи, перепад ума, роднящий людей и зверей, пляску и остолбенение, язык и вой, смерть и безудержное веселье. Рты героев — живописные рты, нечеловеческие рты, животные рты — заняты поглощением, песней или ложкой, отмеряющей нечеловеческое время внутри события нечеловеческой игры.


Так что же все-таки происходит на живописных пасторалях? Одержимые бесами монашки идут на свет потухших маяков, скелеты издеваются над ослами, а обезьяна изо всех сил пытается стать человеком, но это все никак ей не удается (кажется, потому, что ее время уже ушло). Мы как будто оказываемся свидетелями десятков микрособытий, таких событий, которые произошли в том же измерении, где слышна музыка. При этом, возможно, сами герои еще не успели этого понять — понять, что событие уже произошло, что маяк потух, что монашку спасет лишь соединенная с искренней верой похоть, и что обезьяне уже никогда не стать человеком. Герои остаются немыми, как сама живопись, — немыми и растерянными, несмотря на напускное веселье. Так сильно растерян в свое время оказывался образцовый романтический герой, который, однако, всегда находил выход — как правило внутри события собственной смерти. Какой выход найдут эти герои (и найдут ли вообще), мы не можем знать — но можем успеть подержать голову некоторым из них, пока сердобольный скелет, пританцовывая, по очереди разжимает то одному, то другому их нечеловеческие челюсти с помощью своей собачьей ложки.


Наталья Серкова